Василь подвинулся, и теперь гребли двое, гребли почти с ожесточением, так, что застучали весла об уключины.
Казалось, здесь, у островка залитых наполовину водой осокорей, течение было даже сильнее, чем на фарватере. А если бы и росли, все равно их сейчас бы не было. Раненых товарищей спасал на горящем пароходе. Про Печковский мост слыхал?
 Нет, — сознался Саша.
 Услышишь… Еще не успели написать об этом. Там в сорок первом был страшный бой, парень. Но никто не сторонился, не уходил. Все стояли, словно завороженные этим торжественным и вместе с тем печальным зрелищем. Пахло водорослями, керосином, застоявшейся водой.
Вот появился уже и сам корпус, облепленный комьями ракушек.

      Любин и машинист Чубарь держали в руках веревки, которые время от времени там, на дне реки, подергивали водолазы, подавая этим какие-то сигналы. Зовут меня Иван Елисеевич, фамилия Любин. А тебя как величать?
 Саша Боровой.

      Там такая работа начнется, что не до сна будет. И днем и ночью. А может, и сутки спать не придется…
Днепр был величав и спокоен. А документы, мол, сгорели во время бомбежки. Пусть определяют возраст по внешности. Тельняшка, конечно, не придаст солидности, но доверия у речников к ней больше. Примут на какое-нибудь судно, а там и в комбинат поступит.
Со всех сторон неслось:
 Братцы, пить!
 Дай закурить, браток.
 Паренек, табак в шинели, сверни цигарку.

      — Многих война разметала. Но ты жди. — Он вдруг улыбнулся ободряюще. — Жди… Без вести, так, наверное, жив. Походи, у речников поспрашивай. Такого должны помнить. Вот я же вспомнил. Келих и Лемеж обернулись к нему, а Любин подвел шлюпку ближе к якорю. Вот по палубе, сутулясь более обычного, торопливо засеменил рулевой Лемеж, исчез в каюте, но тут же вернулся, неся на плечах несколько матрацев.