А девчат можно?
Вопрос не удивил Любина, хотя и вызвал на его лице едва заметную улыбку.
Саша сел на стул у столика, приставленного к кровати, косо, как когда-то в школе на парте, положил лист бумаги и, вопросительно взглянув на бабушку, спросил:
 Кому раньше будем писать, папе или маме?
 Раньше ты мне дашь слово!
 Какое? — не понял Саша.
А я в лесу была, корова у нас потерялась, искать ее ходила. Пришла, а их уже никого нет. И деревня горит…
Горло у Иришки сдавили слезы. Она тяжело дышала.
 Что ты, что ты! — испуганно взяла ее за плечи Женя.�

      Пушистые, уже подбитые первой дымчатой зеленью полузатопленные кусты ив и осокорей, казалось, висели в воздухе.
Девушка произнесла это так, словно они уже давно знали друг друга и ей уже надоело его спрашивать.
 О чем спрашивала? — удивился Саша.
 Не помнишь? — почти с упреком произнесла девушка.

      Поэтому все рейсы пока что будем обслуживать мы вдвоем — я и сержант Проценко. Потому они и пришли к деду, кто-то из предателей, видимо, донес, что карта у бакенщика есть.
Вероятно, старый бакенщик ругал себя, что совсем позабыл, не подумал о карте перед приходом оккупантов.
На палубе появился Василь. Увидев Иришку, остановился, скрутил цигарку и так лихо зачиркал своим кресалом, что даже под ярким весенним солнцем хорошо были заметны сыплющиеся от камня зеленовато-красные искры.

     
Это пепелища сожженных сел и деревень, зловещими памятниками черневшие на весенней приднепровской земле.
Золото
Сумерки на Днепр опускаются по-южному, почти мгновенно. Стояли, наблюдая подготовку к подъему. Любин и машинист Чубарь держали в руках веревки, которые время от времени там, на дне реки, подергивали водолазы, подавая этим какие-то сигналы.