Пусть немцы плавают вслепую, — сказал старый бакенщик внуку.
Валерий все эти дни помогал деду, чем только мог, — греб, выкапывал столбы со знаками, с рассвета и до наступления темноты дед и внук работали.
И ему захотелось сказать ей что-нибудь успокаивающее, ободряющее, но ничего такого, как назло, не приходило в голову.
Они вышли из сквера на Константиновскую. Буйно разросшиеся, высокие, до самой крыши, они как-тоне вязались с сырой подворотней, с теснотой асфальтированного двора, вечно закрытого стенами домов от солнца.

      Ночью идти опасно.
 Всем отдыхать! — летит над пароходом, над Днепром голос капитана, отдаваясь хлестким, словно шлепки по воде, эхом в берегах разлива.
Федор Михайлович уходит к себе в каюту. Он почти бессменно стоял все эти долгие часы на вахте. А пароход все шел и шел в этот всего лишь пробный рейс, изредка вспугивая своим сиплым гудком притаившуюся на пустынных берегах тишину.
В машинном отделении становилось жарко.

     
У Саши даже под ложечкой заныло. Тот хлеб, который дал ему солдат, почти не утолил постоянного давно ставшего привычным чувства голода. Но Саша умел заставить себя не думать о нем, научился за время оккупации.
 Не будем терять времени, — сказал Чубарь и направился к бункеру.
Все двинулись за ним, заглядывая по пути в забитые песком каюты. В бункере песку было больше, и над ним стояла вода. к ребятам, сказал уже тихо и обыденно:
 С угольком у нас будет плохо, дровами кочегарить придется… Так что, ребята, на данном этапе для нас с нами не только лопата подружкой будет, а пила и топор в ход пойдут…
В иллюминаторах показались дымчатые от наметившейся зелени

      А на рынке уже у самых ворот пахло жареным луком, мясом.
У Саши даже под ложечкой заныло. Большинство — бывшие фронтовики, которые вернулись домой из госпиталей по инвалидности после тяжелых ранений.
Чубарь сидел между капитаном и его первым помощником Любиным.