Она вдруг заспешила.
 Мне пора.
Саша проводил ее до Красной площади.
 Теперь я сама, иди, — попросила Иришка. Улыбнулась беспокойно и почти побежала по Константиновской.
Ни одного суденышка не прижималось, как когда-то, к шумному причалу затона.
Любин уселся на пустом железном ящике и молча глядел на воду.
Саша опустился рядом. Тоже молчал.
 У тебя сапоги легче, — вздохнул Василь, — давай разуемся.
Но Саша видел, что разуваться тому не очень хотелось. И поэтому сказал:
 Ладно уж, не надо. Я ведь тренировался. Правда не с арбузами и не ремнем, а с настоящим мячом.

      А девчат можно?
Вопрос не удивил Любина, хотя и вызвал на его лице едва заметную улыбку. Она отвечала с той же приветливостью, даже с заметной благодарностью. То, что у Иришки была теперь настоящая работа, делалоее бесконечно счастливой.

     
Не причаливая, миновали Петриков и Туров. Сюда заходить не было нужды, топливом и продуктами запаслись достаточно в Мозыре.  — Завтра принесу…
 Верим, — сказал боцман Божко. — На фронте все бывает, а фронт ведь через всех нас проходит — кому же, как не нам, верить.
К ним подошли рабочие и члены команды.
 Становитесь конвейером, к каждой каюте по четыре человека! — командует Любин.� Согласен кем угодно. Бери кочегаром.
Тот поднял голову, внимательно посмотрел на Сашу и, покусывая свой новенький карандаш, спросил:
 Один явился?
Саша замялся.

     
 Всем отдыхать! — летит над пароходом, над Днепром голос капитана, отдаваясь хлестким, словно шлепки по воде, эхом в берегах разлива.
Федор Михайлович уходит к себе в каюту. Он почти бессменно стоял все эти долгие часы на вахте. Уходит и механик Чубарь. Как он называется?
 Пока еще никак.
 Это как же понять? — удивилась бабушка.
 Он затоплен. На днях будем поднимать со дна. Ох, если бы ты, бабушка, выздоровела! Жалко мне тебя оставлять одну.