Болтуны приносят несчастье больше, — полушутя-полусерьезно молвил Чубарь.
Иришка засмеялась, глядя на Василя: что, мол, съел? Но парень не обиделся. Налегая на весла, заметил:
 Да я о женщинах, я не о тебе, ты ведь кто? Пацанка. Могли весь вечер танцевать… А ты такую песенку знаешь? — Она помолчала мгновенье, будто вспоминая слова, и запела очень приятным, почти еще детским голоском:Над рекой, над водой,Под вербой знакомою,Ждет матрос молодойДевушку веселую.
Все это выносили на палубу и выбрасывали за борт. Ведра пыли тяжелые, как двухпудовые гири.
Вскоре появился Любин, заглянул в каюты и, увидев, что грязь оттуда убывает очень медленно, сказал:
 Стой, ребята!

      и у рубки будет стоять отец, улыбающийся, весело помахивающий рукой. Так когда-то было…
Когда город освободили наши войска, вместе со всеми радовалась и Никитична, целовала Иришку, приговаривая:
 Вернется теперь наш Василий Алексеевич, и все будет хорошо, мы снова
Старуха, все еще опасливо поглядывая на небо, быстро засеменила по старому выщербленному тротуару.
Из-за крыш домов наползла громада темной, с синевато-дымными боками тучи.

     
В машинном отделении становилось жарко. Саша и Василь сняли рубашки.

Солдат скрутил цигарку, прикурил, аппетитно затянулся.
Дом стоял в дальнем углу двора, с низкой, вечно сырой подворотней, каких на Подоле великое множество. Вокруг теснились двух- и трехэтажные дома с крохотными, давно не мытыми окнами, между рамами которых лежало еще довоенная, серая от пыли, вата.

     
Снег мгновенно выбелил все вокруг — и тротуары, и крыши домов, и деревья, и скамейку, на которой сидела девушка. Но снежинки лишь чуть-чуть припушили ее платок и плечи.  — «Что же там было?» — спрашивает капитан. «Фугасные бомбы», — пояснил комендант. Вот тогда-то у всех нас и пошли, как говорится, мурашки по телу. Да какие там мурашки, трясло всех черной лихорадкой.