Когда он подошел ближе, Саша и Василь разглядели погоны — полковник.
* * *
За несколько кварталов от Житнего рынка уже была такая толчея, что ни проехать, ни пройти. У заборов, заляпанных грязью, у старых, давно не беленных домов зябко жались спины. Контейнер Тоня покрыла старыми, с желтоватыми отметинами горячих кастрюль и утюгов клеенками, на них стояли тяжелые, отлитые из металла тарелки и такие же кружки. Этот сервиз Тоня получила на складе пароходства.

      — А кажется, идем вечность.
Скамейка была с подгнившими ножками, ее давно не чинили, и когда они сели, скрипнула, слегка накренилась.
 Мне когда-то котики дарил папа, а больше никто… — сказала Иришка.
 Хочешь, я тебе еще нарежу? — спросил он.

      — А ты тут дома уж как-то…
И началась для Иришки новая жизнь, голодная, полная тревог. Чтобы прокормиться с Иришкой, Никитична уходила на села.
Вахтенная проводница Иришка Стрельченко сидела на табуретке в еще не просохшем, пахнувшем гнилым деревом уголке между каютами первого и второго класса. Рядом стоял бачок с кипяченной водой. Даже небольших, еще не успевших потемнеть бревен следовало опасаться. К таким бревнам немцы часто подвешивали мины. И еще была опасность — мели. Фарватер реки давно не чистился, а каждое половодье наносило на глубины песок, камни.

      Пока нагревалась головка, он слышал их голоса, а потом шум примуса заглушил все.
Саша опустился рядом. Тоже молчал. И лишь через некоторое время несмело спросил:
 А наш пароход где?
 Пароход? — Любин посмотрел на него так, словно не понял вопроса.