Здоров, братишка! — поприветствовал Сашу парень, сбегавший вниз по лестнице.
Паренька Саша видел впервые. На нем тоже была тельняшка, видимо, он из водников и принял Сашу за своего.
Это Сашу несколько ободрило, он увереннее зашагал по лестнице наверх.
 Не давай мне больше курить, — все так же тихо сказал солдат, — нельзя мне…
Он помолчал, тяжело и хрипло дыша, и вдруг спросил:
 А ты почему не в армии, у вас тут бронь, что ли?
 Мне только пятнадцать, не берут еще…
 А-а-а, одногодок моему сынку. Ему тоже пятнадцать.
 С «мое»! — передразнивает Василь. — Гляди, старуха какая! Да тебе еще и до пятнадцати жить да жить.

      «Какой, какой, приказано, исполняй!» — даже накричал на капитана комендант. А потом говорит: «Только ты того, поосторожней с грузом этим, очень ценный груз, золото». Ну что ж, золото так золото. Среди этих лужиц стоял чугун с жареными лещами, а рядом на блюде высилась горка больших плоских пирогов.

      Теперь запевал Валерий Божко. Голос у него был высокий, сильный — настоящий боцманский, а не такой писклявый, как при отдаче команд.� Даже на просьбы родственников и друзей оставить дочь на время у них сердито отмалчивался. Словно предчувствовал, что придет время, и он расстанется с дочерью надолго, возможно, и навсегда.
Василь уже сидел на койке, сонно и непонимающе смотрел на боцмана. Саша тоже спросонья ничего не мог понять.

      Осмелев, Иришка спросила:
 А вам сколько было, когда вы на фронт пошли?
 Шестнадцать.
 И дома вас отпустили?
 У меня не было дома.
 Ну, а папа, мама?
 Их тоже не было… уже… убили. Правда, боем его назвать трудно, это было больше похоже на расстрел. Со всех сторон нас прошивали кинжальным огнем — стреляли вражеские танки, артиллерия, пулеметы. От трассирующих пуль было светло… Первый снаряд попал в наше судно, в котельное отделение.